Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]
Великолепный серый «бентли», покачнувшись, застыл. Синьора с девичьей проворностью выскользнула из машины и тут же накинулась на возчика, застрявшего на подъеме.
— Тебе не стыдно? Лупить без пощады бедное животное, которое и на ногах-то не стоит? Ах ты негодяй!
— Но он идти дальше не хочет, — ответил возчик, снова ударив мула по спине ручкой хлыста.
— Ах не хочет идти! — воскликнула синьора Франка. — Я из общества защиты животных, — не унималась она. — Сейчас мы тебя кой-куда отведем.
— Но разве не видите, он просто заупрямился, — робко запротестовал возчик, понимая, что это неожиданное и странное вмешательство не предвещает ничего хорошего.
— Ну, и как же тебя зовут?
Франка Амабили вынула из сумочки записную книжку. Она научит этого подлого невежу обращаться с животными!
Час спустя она с мужем и подругой уже сидела в ресторане.
— Для начала креветки? — вкрадчивым голосом подсказал метрдотель. — Или, может быть, копченого лосося.
— О, прекрасная идея, — одобрила синьора Франко. — Мне порцию лососины.
Внезапно выхваченный из ледяной воды, где он весело гонялся за своими друзьями, лосось с немым изумлением озирался вокруг, судорожно разевая рот.
— Ого, да он на полцентнера тянет! — возликовал рыбак. — Эрнест, помоги, а то мне одному не справиться.
Непринужденно болтая, они бросили добычу в лодку. Там рыба еще долго билась в агонии, ее глаза молили о пощаде, и мутнеющими мыслями она уносилась к горному озеру, окруженному сверкающими ледниками.
— А на первое? — спросил метрдотель елейным голоском, вынув карандаш из блокнота.
— Я не голодна, — сказала Франка Амабили. — Принесите мне бульон, а потом телятину, обвалянную в сухарях, но только парную.
Совершенно ошалевший теленок оглянулся назад, ища защиты, но вокруг были столь же обезумевшие от страха животные. Рев, глухие удары, хриплые голоса людей. По морде больно хлестнул железный прут, заставив вскинуть голову. Он попытался спастись бегством, но что-то схватило его словно клещами и приковало к месту. Надвинулась черная тень. Запах крови. Теленок жалобно замычал. Огненная яростная струя пронзила ему череп.
— А сейчас я вас повеселю, — сказала синьора Амабили. — Со мной приключилась забавная история. Знаешь, Джулио, тот перекресток у подземного перехода? Там один возчик, форменный негодяй…
Семь человек, работая киркой и заступом, отыскали наконец подземный ход и проникли ночью в гробницу фараона. Там они нашли несметные сокровища. Не успели они вынести награбленное, как стража подняла тревогу. Когда они выбрались наружу, сгибаясь под тяжестью массивных золотых украшений, их плотным кольцом обступили люди.
Появился палач. Первые лучи солнца осветили розоватый песок и на нем семь плавающих в крови голов. Всемогущий господь с высоты небес взглянул на землю и все увидел. На мгновение он смежил веки.
Когда он вновь открыл глаза — сколько времени прошло? — всего мгновение, равное, должно быть, тысячелетиям — семь человек, также вооруженных кирками и заступами, пытались раскопать потайной ход. Была глубокая ночь, и божественная луна озаряла нежным светом неподвижные камни пустыни. Наконец таинственные незнакомцы проникли через подземный ход в гробницу фараона. На земле валялись драгоценные камни, золото, несметные сказочные богатства! Когда они выбрались наружу со своей фантастической добычей, безжизненная равнина все еще была залита печальным светом уплывавшей за горизонт луны, но у входа их ждала толпа взволнованных людей.
Тишину ночи разорвали аплодисменты. Несколько молодых людей подбежали к главарю шайки и забросали его вопросами. Вспышка магния. Толпа глухо зашумела.
— Мне нечего сказать, — надменно ответил главарь грабителей. — В свое время я доложу обо всем королевскому археологическому обществу.
Освещенные заходящей луной, журналисты бросились к машинам и помчались через пески пустыни в город, чтобы передать в столицы крупнейших государств телеграфные сообщения об удивительном открытии.
К главарю шайки торжественно приблизился араб и, низко склонившись, протянул узенький бланк. За ним подошел второй, третий. И каждый подавал телеграмму из далеких стран. Это были поздравления глав правительств руководителю археологической экспедиции. Это была всемирная слава.
Под портиком стоял плохо одетый человек, держа в правой руке кончик веревки. Другой конец веревки был пропущен через большую круглую дыру в лежавшую на тротуаре коробку из-под обуви. Словно боясь, что кто-то сможет открыть коробку изнутри, ее владелец положил сверху камень весом килограмма в четыре.
— Ну, не упрямься, Пиролино, — говорил человек, обращаясь к коробке и делая вид, будто слегка дергает веревку. — Не бойся, покажись добрым господам. Что поделаешь! — И человек обернулся к нескольким зевакам, как бы прося у них прощения: — Сегодня он не в духе! Обиделся, видно! А ведь только вчера он даже сальто-мортале сделал. — Затем снова обратился к коробке: — Вылезай же, Пиролино! Не заставляй любезных зрителей так долго ждать. А вот и две барышни подошли. Неужели ты, Пиролино, не хочешь посмотреть, какие они красивые?! — Тут человек подпрыгнул. — Видели, синьоры, видели? Он на мгновение высунул мордочку! А вы, барышня, ничего не заметили?
— Сама не знаю, — засмеялась девушка. — Я как-то не успела разглядеть хорошенько.
— Хватит, Нэнэ, пошли, — сказала подруга, незаметно толкнув ее локтем. — Нечего терять время попусту!
— Почему же попусту? — воскликнула Нэнэ. — По-твоему, Минни, он не покажется?
— Кто?
— Да зверек.
Минни залилась громким смехом.
— Нет, ты просто неподражаема, Нэнэ. Неужели ты еще не догадалась, что в коробке ничего нет? Ведь он же шарлатан! А этот фокус ему нужен, чтобы привлечь внимание прохожих. Потом в удобный момент он вытащит из кармана лотерейные билеты и начнет предлагать их всем.
Так, весело болтая, девушки дошли до картинной галереи. Решили зайти. В тот день был вернисаж мексиканского художника Хосе Уррубии. На стенах — примерно двадцать больших картин, сплошные переливы желто-коричневых пятен. Седой, с мясистым носом господин в бархатной куртке давал объяснения окружавшей его группе дам.
— Вот, — он показал на картину, исчерченную наползавшими друг на друга маленькими ромбами, — это произведение весьма типично для второго периода творчества Уррубии. Картина принадлежит музею в Буффало. Как видите, здесь тональность довлеет над ритмическим поиском, который, однако, всегда налицо на полотнах Уррубии. Правда, вы можете возразить, что поэтическая модуляция тут менее заметна, гм… гм… менее насыщена, чем в его ранних картинах. Зато какая свобода выражения! И в то же время какой строгий, суровый, я бы даже сказал, диалектический хроматизм. А теперь, дорогие друзья, перейдем к удивительному документу эпохи — «Диалогу пятому». Знаете, как охарактеризовал его Альберт Питчелл? Маникеизм, маникеизм tout court.[1] Вдумайтесь только. Маникеизм! Дуализм противоположных импульсов драматизирует фундаментальное единство картины, внезапно возникающее со всей очевидностью из… гм… гм… из орфического raptus,[2] который только Уррубия мог детерминировать, что он и сделал, подчинив его геометрическому скандированию. Тут, естественно, у нас возникает желание отожествить определяющий лирический момент, как бы это сказать… с метафизической случайностью графизма…
Минни в экстазе упивалась каждым его словом.
— Довольно, идем! — прошептала Нэнэ подруге, толкнув ее локтем. — Я ничего в этих картинах не понимаю.
— Ну, знаешь! Прости меня за откровенность, но у тебя вкусы провинциалки. Ведь это просто чудо!
ЗАБАСТОВКА ТЕЛЕФОНОВ
Перевод Л. Вершинина.
В день забастовки с телефонами творилось что-то неладное. К примеру, говоришь с кем-нибудь — и вдруг в разговор врываются чужие голоса или ты сам вмешиваешься в чужие разговоры.
Около десяти вечера я минут пятнадцать пытался дозвониться приятелю. Не успел я набрать последнюю цифру, как стал невольным участником чьей-то беседы, потом второй, третьей, и вскоре началась полнейшая неразбериха. Это была как бы общая беседа в темноте: каждый внезапно вступал в нее и столь же внезапно пропадал, так и оставаясь неузнанным. Поэтому все говорили без обычного притворства и стеснения, и очень скоро создалась атмосфера общего веселья и легкости, свойственная, верно, удивительным и буйным карнавалам прошлого, эхо которых донесли до нас старинные легенды.
Вначале я услышал голоса двух женщин, беседовавших — не правда ли, странно… — о нарядах.
— Ничего подобного, я ей говорю: мы же условились — юбку вы мне сошьете к четвергу, сегодня уже понедельник, а юбка все еще не готова. Знаешь, что я ей сказала: дорогая синьора Броджи, оставляю юбку вам, носите себе на здоровье, если она вам подойдет…
